Фонетическая синестезия
Некоторые люди видят цифры или буквы в определенных цветах или испытывают определенные эмоции, когда касаются каких-то предметов. То есть для человека семерка всегда красная, а буква Б — синяя, он радуется от шелковой блузы и злится от шерстяных носков. Это явление называется синестезией. Синестетами, например, были Набоков, Кандинский, Поллок и Лист.
У Набокова в автобиографическом романе «Память, говори» читаем:
Долгое a английского алфавита (речь пойдет только о нем, если не оговорю иного) имеет у меня оттенок выдержанной древесины, меж тем как французское а отдает лаковым черным деревом. В эту черную группу входят крепкое g (вулканизированная резина) и r (запачканный складчатый лоскут). Овсяное n, вермишельное l и оправленное в слоновую кость ручное зеркальце о отвечают за белесоватость. Французское on, которое вижу как напряженную поверхность спиртного в наполненной до краев маленькой стопочке, кажется мне загадочным. Переходя к синей группе, находим стальную x, грозовую тучу z и черничную k. Поскольку между звуком и формой существует тонкая связь, я вижу q более бурой, чем k, между тем как s представляется не поголубевшим с, но удивительной смесью лазури и жемчуга. Соседствующие оттенки не смешиваются, а дифтонги своих, особых цветов не имеют, если только в каком-то другом языке их не представляет отдельная буква (так, пушисто серая, трехстебельковая русская буква, заменяющая английское sh, столь же древняя, как шелест нильского тростника, воздействует на ее английское представление).
Спешу закончить список, пока меня не перебили. В зеленой группе имеются ольховое f, незрелое яблоко р и фисташковое t. Зелень более тусклая в сочетании с фиалковым — вот лучшее, что могу придумать для w. Желтая включает разнообразные е да i, сливочное d, ярко-золотистое y и u, чье алфавитное значение я могу выразить лишь словами «медь с оливковым отливом». В группе бурой содержится густой каучуковый тон мягкого g, чуть более бледное j и h — коричнево-желтый шнурок от ботинка. Наконец, среди красных, b имеет оттенок, который живописцы зовут жженой охрой, m — как складка розоватой фланели, и я все-таки нашел ныне совершенное соответствие v — «розовый кварц» в «Словаре красок» Мерца и Поля.
Франц Лист, будучи капельмейстером в Веймаре, удивлял оркестр своими требованиями:
Господа, немного синее, пожалуйста! Данная нота требует этого!
Прошу вас темно-лиловый, я вас уверяю! Не так розово!
Эти люди не сумасшедшие, просто их мозг по-особому устроен. Ученые выяснили, что у синестетов активны нейронные связи, которые у обычных людей бездействуют, например между зрительным и слуховым центрами, осязательным и эмоциональным. Для синестетов далекие друг от друга в обычном представлении вещи имеют много общего. Похожий эффект наблюдается у творческих людей: поэтов, художников, музыкантов — они видят и создают емкие красивые образы, умеют находить неожиданные взаимосвязи. Поэтому изучение синестезии натолкнуло ученых на путь к разгадке тайны метафоры. Этот привычный художественный прием очень сложен с точки зрения физиологии: часто аналогии и связи находятся там, где их быть не должно — но читатели, зрители и слушатели соглашаются, и понимают, и чувствуют мысль создателя произведения.
На самом деле все мы в какой-то степени синестеты. Вот простой тест: какая из этих фигур называется кики, а какая — буба?
Эта задачка рождает мысль о том, что мы так или иначе связываем визуальные, звуковые и тактильные ощущения — несознательно. Филолог А. П. Журавлев пошел дальше и решил выяснить, какой дополнительный смысл мы улавливаем в звуках русского языка (и буквах русского алфавита).
Для этого придумал эксперимент, в ходе которого ученый произносит звуки и показывает соответствующие им буквы, а участники эксперимента оценивают эти звукобуквы по разнообразным параметрам: хороший — плохой, нежный — грубый, женственный — мужественный, веселый — грустный, безопасный — страшный, величественный — низменный, яркий — тусклый и так далее, всего их 25.
На первый взгляд это все — дикий бред. Тем не менее ответы более 100 тысяч участников во многом совпадали: они, например, считали о более светлым, чем ш.
Потом Журавлев начал высчитывать значения для целых слов по этим параметрам и получил, в частности, такие результаты:
Аккорд — красивый, яркий, громкий.
Барабан — большой, грубый, активный, сильный, громкий.
Милашка — нежный, женственный.
Фырчание — плохой, шероховатый, устрашающий, злой.
Дуб — большой, сильный, красивый, могучий.
Яблоко — хороший, красивый, гладкий, округлый.
Выглядит впечатляюще.
Даже если не закапываться в опыты с числами, а просто понаблюдать за тем, как мы подбираем слова, выясняется любопытное. Мы невольно чувствуем что-то неприятное в слове женщина и часто называем незнакомых особ девушками, независимо от возраста и социального статуса. Или вот юноша — будто женоподобный дохляк, вместо этого мы говорим молодой человек (тоже сомнительное обращение, но другого у нас сейчас и нет).
Своими экспериментами Журавлев стремился доказать существование фонетической мотивированности.
Мотивированность — это очевидное для носителя языка происхождение слова. Бывает мотивированность словообразовательная: например, при взгляде на слово подоконник мы сразу понимаем, что это некое приспособление, расположенное под окном. Или слово учитель — тот, что учит. Бывает мотивированность семантическая, при которой слово получает новое, переносное значение, но связь с исходным словом все еще ясна: ручка двери, ишачить. Под фонетической мотивированностью понимается связь между звуковой формой слова и его смыслом.
Фонетической мотивированностью, безусловно, обладают звукоподражания: мяукать, гавкать, кукарекать. Но как-то слабо верится, что обычные слова типа дом или забор выглядят так, потому что содержат набор звуков, идеально подходящих под данный смысл.
Однако есть примеры, подтверждающие эту гипотезу. Например, Джон Орр обратил внимание на то, что латинское слово parvus (малый) в романских языках (выросших из латинского) заменилось другими словами, включавшими звук [i]: румынское mic, итальянское piccolo, французское petit. То есть «узкий» звук будто поддерживает небольшой размер предмета. Мы тоже чаще произносим слово маленький, чем малый — первое действительно как-то «меньше» звучит. Или слово огромный действительно будто подтверждает впечатляющий размер предмета.
Темное и тяжелое по Журавлеву слово векша заменилось легким, быстрым и ярким словом белка. Большой сильный аэроплан превратился в быстрый самолет. Но вместе с тем эксперименты Журавлева показали, что герой — это что-то яркое, плохое и низменное, кривляка — что-то подвижное и хорошее, таракан — активное, большое и могучее.
То есть фонетическая мотивированность, если и существует, самостоятельным игроком не является и напрямую на появление и изменение слов не влияет.
Эта область научных изысканий называется фоносемантикой и дает любопытные результаты. К сожалению, стопроцентных подтверждений эти гипотезы не получили и пока так и остаются на периферии серьезной науки.
Где об этом почитать
А. Журавлев. Звук и смысл
В. Левицкий. Фонетическая мотивированность слова / Вопросы языкознания. 1994. Вып. 1
В. Рамачандран. Мозг рассказывает. Что делает нас людьми